36 дней семейного счастья
Протоиерей Владимир Отт прожил долгую жизнь. Родился он на заре многомятежного XX века, 16/29 июля 1901 года, в шумной Москве. Мирно почил в провинциальном Старом Осколе, встретив свой 91-й день рождения.
Отец Владимир из семьи обрусевших немцев-лютеран. Он принял православие в юности и духовно возрастал в общине известного московского старца Алексия Мечева, ныне причисленного к лику святых.
Со Старым Осколом связана последняя треть жизни отца Владимира. Здесь он прожил дольше, чем в родной Москве, которую вынужден был покинуть в арестантском вагоне. Первый раз протоиерея Владимира (тогда ещё просто Володю) арестовали в октябре 1929 года, через 36 дней после долгожданного венчания с любимой Анечкой. Той осенью их разлучили на три года. Общий стаж разлуки по вине внешних обстоятельств составил 13 лет.
Отбыв свой первый срок на Севере, на строительстве Коноша-Вельской железной дороги, Владимир Васильевич не смог вернуться в Москву, поскольку в столице бывшему заключённому жить запретили. Воссоединившаяся молодая семья переехала в Орёл. Здесь ждали Владимира Отта и новые радости (рождение сына Сергея), и новые скорби (известие из Воронежа о смерти отца, а затем второй арест).
Протоиерей Владимир Отт всегда и везде относился к труду добросовестно. Никто его не мог упрекнуть в тунеядстве. По приезде в Орёл он устроился техником-нормировщиком на строительстве завода №9. В 1935 году перешёл в Управление Трамвая. А через год поступил на работу экономистом по труду в артель «Парижская коммуна»[1], где и трудился до ареста…
Монахини в «Парижской коммуне»
Это случилось в ночь с 28 на 29 октября 1937 года. Отты жили на улице Советской в доме №67.
В артели «Парижская коммуна», несмотря на её вызывающе революционное название, мирно трудились матушки-монахини. Большей частью это были бывшие насельницы Орловского Введенского монастыря, закрытого властями в 1923 году. Они рассеялись по городу, жили общинками по 3-4 человека, продолжали сохранять дух обители.
По свидетельству летописи, изданной в 2013 году сёстрами возрождённого монастыря, в 1920-е годы в Орле оставалось более трёхсот монахинь. Общее духовное руководство сёстрами осуществляла игумения Алексия (Тимашева-Беринг). «Питались они от дел рук своих, — как они сами говорили, «жили с иголочки», то есть зарабатывали на жизнь вышивкой, вязанием, плетением кружев или стеганием ватных одеял»[2]. Но период гонений потому так и назван, потому что верующих не оставляли в покое. Гнали с места на место. Несколько волн гонений отразились и на церковной жизни Орла. Город были вынуждены покинуть многие пастыри и монашествующие. Одни из них отправились в исправительные лагеря, другие в ссылки. Были умершие в заключении и лишённые жизни по приговору безбожной власти. Немало арестованных скончалось и в самой орловской тюрьме, дожидаясь оглашения приговора.
В 1932 году через эту тюрьму прошла и игумения Алексия. Матушку арестовали и привлекли к уголовной ответственности по многотомному делу «Ревнители Церкви», где главными обвиняемыми были три архиерея: архиепископ Курский Дамиан (Воскресенский), епископ Рыльский Иоанн (Пашин) и живший на покое в Орле епископ Николай (Могилевский). Все трое прославлены в лике святых. Первые как священномучениченики, а владыка Николай как священноисповедник. Он не скрывал и во время допросов, что «болел душой за закрытие Сов. властью монастырей»[3]. По его благословению в Орле было совершено около двадцати монашеских постригов.
Владыку Николая и матушку Алексию арестовали в один день – 27 июля 1932 года. Архиерея осудили на 5 лет и отправили в Мордовию, в Чувашию, а затем в Саров. Игумения Алексия получила 3 года и была выслана в Казахстан. В Орёл она уже не вернулась. Жила в Вологде у брата, где её вновь арестовали в 1940 году. Новый приговор – «заключение в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет» — так и не был приведён в исполнение. Игумения Алексия, принявшая незадолго до ареста схиму с именем Евгения, 3 октября 1941 года скончалась в тюремной больнице от болезни сердца[4].
В Орле после ареста матушки Алексии её преемницей стала монахиня Кира (Нарышкина). Одним из центров монашеской жизни оставался последний незакрытый монастырский храм – церковь Воскресения Христова на Афанасьевском кладбище.
В конце 1920-х годов и начале 1930-х Орёл не только прощался с верующими. В город из других мест прибывало пополнение — духовные лица, монашествующие и миряне, подвергавшиеся преследованию за веру. Для одних Орёл стал приютом после тюрьмы и лагеря, другие были прикреплены к нему как административно высланные. Так в Орле оказался и сам Владимир Васильевич Отт. Так в Орле нашла приют и монахиня Эсфирь (Вяль) – бывшая настоятельница Белорусского Свято-Успенского Тадулинского женского монастыря. (Эта обитель, находившаяся в окрестностях Витебска, с 2011 года возрождается).
Матушка Эсфирь числилась в артели «Парижская коммуна» инструктором одеяльного цеха. Другие монахини трудились швеями. Поначалу им разрешалось брать работу на дом, а в артель можно было сдавать уже готовую продукцию. Это позволяло совмещать труд с молитвой, то есть заниматься извечным, что ни на есть, монашеским деланием. Но в 1937 году трудовую дисциплину ужесточили. С этого времени все швеи должны были выполнять свою работу только в цеху, в котором царила отнюдь не монашеская атмосфера. А монахиню Эсфирь и вовсе уволили. Остались без работы и многие сестры, не сумевшие подчиниться новым порядкам. Кардинальные календарные реформы, под которые плясали советские предприятия, не стыковались с церковным календарём и не оставляли места для соборных молитв. Эти «пятидневки», «шестидневки» с плавающими выходными изобретались для того, чтобы окончательно разрушить уклад жизни и увести человека подальше от Церкви. В конце концов, от реформ отказались и сами реформаторы, убедившись в их экономической неэффективности и вернувшись к традиционной семидневной неделе. Но это было позднее.
А в 1937 году, на который пришёлся пик репрессий, могло показаться, что календарь «церковникам» больше не понадобиться, поскольку их вместе с другими нежелательными социальными группами предполагалось либо изолировать от общества, либо физически устранить. Согласно инструкции-циркуляру НКВД «О мерах наказания репрессированных и количестве подлежащих репрессий», в Курской области во второй половине 1937 года немедленному аресту подлежали 4 тысячи человек. «Антисоветских элементов», как тогда выражались. Тысячу «наиболее враждебных» планировалось расстрелять, а три тысячи «менее активных, но всё же враждебных»[5] — отправить в лагерь на 10 лет. На момент подписания этого приказа те 25 районов, которые с 27 сентября 1937 года отошли к самостоятельной Орловской области, ещё входили в область Курскую. Поэтому некоторые следственные дела на жителей Орловского края хранятся в Курске. Но и архив Управления ФСБ РФ по Орловской области представляет большой интерес для исследователей, изучающих историю Церкви периода гонений.
Однако дело протоиерея Владимира Отта не попадало в поле зрения орловских церковных историков по той простой причине, что в 1937 году батюшка ещё был мирянином.
14 листов дела и 10 лет жизни
Следственное дело отца Владимира в настоящее время распухло до 71 листа. В 1937 году органам НКВД хватило 14 листов, чтобы отправить человека в лагерь на долгие 10 лет. Остальные документы датированы последующими годами, когда дело пересматривалось. Обвиняли арестованного в совершении контрреволюционных преступлений, предусмотренных 58-й статьёй Уголовного Кодекса (самой популярной в те времена).
На единственном допросе отца Владимира, состоявшемся 16 ноября, т.е. через полмесяца после ареста, следователь, узнав, что брат арестованного Евгений Отт в 1925 году эмигрировал в Эстонию, поинтересовался: «Когда вы перестали поддерживать связь с братом?». Обвиняемый ответил: «С момента выезда его в Ревель вместе с семьёй»[6]. Если бы следствию удалось уличить Владимира Васильевича во лжи, дело могло принять другой оборот. К пункту 10 статьи 58 (контрреволюционная пропаганда или агитация) мог бы добавиться пункт 6 (шпионаж). Но будущий священник говорил правду. Сотрудник НКВД, который производил обыск в доме отца Владимира в графе «подробная опись всего конфискуемого или реквизируемого» сделал лаконичную запись: «Ничего не обнаружено».
В качестве понятой была привлечена Варвара Александровна Виноградова, проживающая по тому же адресу, что и сам арестованный. Вероятно, квартирная хозяйка.
Второй вопрос следователя был стандартным: «Назовите ваших знакомых по Орлу». И здесь Владимир Васильевич не лукавил. Перечислил ряд имён, первыми назвав коллег по работе. В том числе и того, кто выступил основным свидетелем. Точнее, лжесвидетелем.
Третий вопрос – это вопрос-нападение: «Следствие располагает материалами, что вы систематически производили контрреволюционные агитации. Будете давать правдивые показания?». «Да, буду»[7], — ответил обвиняемый.
«Расскажите о ваших контрреволюционных высказываниях», — попросил или приказал следователь. Но Владимир Васильевич ответил: «Контрреволюционных высказываний я никогда не говорил»[8]. И следствие зашло в тупик.
Через четыре дня допросили первого свидетеля – экономиста-плановика той же «Парижской коммуны», который до революции успел послужить в царской армии подпоручиком.
«Что вам известно о контрреволюционных высказываниях Отт Владимира Васильевича?»[9] — спросил следователь, и ответ лжесвидетеля едва уместился на двух страницах.
«Отт Владимир Васильевич явно настроен против советской власти. Но все свои контрреволюционные взгляды он выражает очень осторожно. Примерно в сентябре месяце в артели была снята с должности инструктора одеяльного цеха Вяль, бывшая монахиня, игуменья. После снятия её с работы Отт оказал ей горячее содействие в составлении заявления на имя, кажется, Крупской, что её якобы сняли неверно. Вскоре после Вяль поступило распоряжение не давать работу на дом по пошивке одеял бывшим монахиням. Отт, узнав об этом, выразил сожаление по отношению к ним, заявив при этом: а чем же они должны жить, не помирать же им с голоду. Тут же вскоре при разговоре о конституции или постановлении Правительства об избирательном праве и праве на труд, Отт заявил мне, что вот постановление говорит одно, а бывших людей снимают с работы и не дают им нигде работать…»[10].
Кроме того, словоохотливый свидетель сообщил следствию, что Отт «тесно связан с польским перебежчиком Баранштейной»[11]. Эта фамилия встречается в материалах дела в трёх вариантах (Баранштейн, Бороштейн и даже Бронштейн). В 1937 году за связь с человеком, фамилия которого напоминает истинную фамилию Льва Троцкого, можно было легко получить высшую меру. Но видимо, знакомство подследственного со злосчастным Б…штейном не выходило за рамки служебных отношений. К тому вторая свидетельница – секретарь-машинистка артели – не сообщала о факте их тесных отношений. Она лишь подтвердила, что Владимир Отт высказывал сожаление об увольнении монахини Эсфирь (Вяль), беспокоился о её дальнейшей судьбе и советовал ей хлопотать о своём восстановлении[12].
«Путём предварительного следствия установлено, что Отт систематически высказывал свои контрреволюционные взгляды, направленные на дискредитацию мероприятий Советской власти, и высказывал сожаление в отношении репрессий, проводимых к бывшим людям»[13], — это уже строки из обвинительного заключения, которым следователь увенчал итог своей работы. В выписке из протокола Заседания Особой Тройки при УКНВД по Орловской области от 1-2 декабря 1937 года уже припоминалась отцу Владимиру «связь с родственниками, проживающими за границей» и дискредитация «вождя партии»[14].
«Я стремился всегда приносить максимальную пользу»
О том, что он приговорен к десяти годам заключения, Владимир Васильевич узнал только 27 марта 1938 года. В это время он жил в карельской деревушке Пяльма, где размещалось 2-е Онежского отделения Беломоро-Балтийского комбината. Сюда заключённого Владимира Отта отправили ещё в середине декабря. Местное начальство характеризовало его положительно: «Работает на ремонте автомобильной дороги. Отношение к работе хорошее. Лагпорядки не нарушает»[15].
Однако душа заключённого В.В. Отта тосковала по двум родным людям: жене и сыну, оставшимся в Орле. Поэтому при первой же возможности он подал заявление с просьбой о помиловании:
«29 октября 1937 года я был арестован в г. Орле органами НКВД. На допросе (16 ноября) мне было следователем предъявлено обвинение, что я якобы занимаюсь антисоветской агитацией, и предложено рассказать, как это я делаю. Ни одного малейшего конкретного факта, ни одного материала мне не было предъявлено, и на моё недоумение и отрицание мне просто было предложено «сознаться». Так как я отрицал то, в чём меня обвиняли, то следователь отпустил меня в камеру, пообещав ещё вызвать. Больше меня не вызывали, а 15-го декабря я был отправлен на этап ББК, и, наконец, только 27 марта меня известили, что я имею срок 10 лет и статью «КРЭ».
Не чувствую за собой никакой вины, и не получив ни одного конкретного обвинения, я прошу Вас сделать распоряжение о пересмотре моего дела и установить, соответствуют ли какие-либо мои поступки такой страшной каре – как 10 лет заключения – и есть ли вообще с моей стороны какие-нибудь поступки, в которых меня можно обвинить. Полагаю, что моя работа везде, где я служил, свидетельствует о том, как я стремился всегда приносить максимальную пользу, о моём честном отношении к труду, о моей преданности интересам общества. Последняя моя работа – экономистом по труду швейной артели им. «Парижской коммуны» Многопромсоюза в г. Орле.
Уверен, что материалы, которые по Вашему распоряжению будут собраны обо мне, подтвердят мои слова и что при объективном разборе моего дела все обвинения против меня отпадут.
Прошу убедительно и настоятельно Вашей помощи в вышеуказанном деле»[16].
11 ноября 1939 года заместитель прокурора по спецделам Орловской области попросил отметить решение Особой Тройки и «Отт В.В. из-под стражи освободить, как неправильно осуждённого»[17]. Но его голос не был решающим.
Шло повторное расследование. Были вызваны на допрос два новых свидетеля, не сообщивших ничего нового. Бухгалтер артели «Парижская коммуна» Ольга Б. прямо заявила следователю: «Об антисоветской деятельности Отт мне ничего неизвестно, я с ним никаких взаимоотношений не имела и охарактеризовать его не могу»[18].
Подобный ответ содержится и в протоколе допроса второго свидетеля — счетовода артели Надежды Д.: «Со стороны Отт мной никаких антисоветских разговоров никогда не наблюдалось и вообще о нём сказать ничего не могу, так как он являлся моим начальником, и я с ним в беседы не вступала»[19].
Был вновь допрошен и полностью подтвердил свои прежние показания экономист-плановик. Впрочем, он после ареста своего коллеги пошёл на повышение и в 1939 году работал заместителем руководителя отдела Орловского облпромсовета. И даже имел личный телефон, что отмечено в протоколе допроса. Теперь бывший экономист чувствовал себя ещё более уверенно и то, что прежде признавал догадками, выдавал за свершивший факт: «Отт оказал горячую поддержку указанным лицам (монахиням – прим. автора), составлял заявление на имя Крупской с просьбой восстановить Вяль и обеспечить монахинь работой»[20]…
Орловские сотрудники НКВД, проводившие перепроверку дела, вынесли «заключение об отказе в ходатайстве осуждённому Отт В.В. и оставлении в силе решения Особой Тройки»[21]. Прокурор области поставил на их заключении своё «Согласен».
Справка об освобождении Владимира Отта из лагеря, 1947г.
Постановление Тройки было отменено лишь 8 октября 1955 года. В это время бывший заключённый Владимир Отт уже два года был священником, служил в селе Шахово Кромского района Орловской области и, согласно статье 39-й положения о паспортах, не имел права жить в Орле. В этом городе у отца Владимира были маленький домик и могильный холмик — могила горячо любимой супруги, которая скончалась в 1952 году от тяжёлой болезни.
Священник Владимир Русин
[1] Архив Курской епархии. Личное дело протоиерея Владимира Васильевича Отта. Л.15.
[2] Летопись Орловского Введенского монастыря. Орёл, 2013. — С.244.
[3] Тихий свет лампады негасимой… Священноисповедник Николай, Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский / Сост. В.В. Королёва. М.: Паломник, 2015. — С.32.
[4] Праведный верою будет жив. Жизнеописание игумении Алексии (Тимашевой-Беринг), настоятельницы Орловского Свято-Введенского женского монастыря. Орёл, 2008. – С.120.
[5] Ошеров А. Над пропастью во лжи. Курск, 1998. — С.284.
[6] Архив УФСБ РФ по Орловской обл. Архивно-уголовное дело №3726-П. Л.6.
[7] Там же.
[8] Там же.
[9] Там же. Л. 8.
[10] Там же. Л.8 – 8-об.
[11] Там же. Л.8-об.
[12] Там же. Л. 10.
[13] Там же. Л.11.
[14] Там же. Л.14.
[15] Там же. Л.26-об.
[16] Там же. Л.27.
[17] Там же. Л.47.
[18] Там же. Л. 21.
[19] Там же. Л. 19.
[20] Там же. Л.16-об.
[21] Там же.