ИЗЪЯТИЕ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ОДНОМ, ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОМ, УЕЗДЕ.

 

«Подарки к Пасхе от советской власти»

 

История взаимоотношений Церкви и советского государства похожа на роман, начавшийся с развода. При чем сам развод, то есть Декрет об отделении Церкви от государства, принятый в январе 1918 года, был не самым драматическим событием в этом романе. О завершении выполнения этого декрета в Старооскольском уезде отчитались уже 7 ноября 1920 года, в Белгородском – 26 апреля 1921 года, в Курском – только 26 июня 1921 года[1].

Но, изгнав Церковь из всех систем государственной власти, советы не успокоились. Они хотели взять под жесткий контроль всю церковную жизнь и, в конце концов, умертвить Церковь. Внутри Центрального Комитета большевицкой партии, определявшего государственную политику того времени, в этом вопросе царило единодушие. Споры касались только тактики: каким образом убить Церковь – сразу задушить или немного помучить. Поэтому периоды грубого давления на священнослужителей и верующих мирян порой сменялись периодами напускного равнодушия или даже всплесками якобы искреннего сочувствия. Один из них случился в первой половине 1921 года.

Органы советской власти неожиданно заинтересовались нуждами храмов и полюбопытствовали, что в церквах есть, а чего там не хватает для нормальной жизни. Священнослужители, еще не забывшие старые добрые царские времена, когда государство чутко  прислушивалось к церковным проблемам, расценили большевицкое любопытство как предложение о помощи и завалили местные власти своими просьбами.

Старооскольские церкви нуждались во многом. Ведь вся церковная инфраструктура была разрушена революцией, войной и новыми порядками. Свечные заводы и склады церковной утвари  были экспроприированы. Не хватало вина для Евхаристии, лампадного масла, свечей (или хотя бы просто воска, свечи тогда умели делать и самостоятельно). Не хватало дров для отопления храмов. Клирики Крестовоздвиженского храма в Ямской слободе заикнулись о том, что пора провести серьезный ремонт церковных печей. Из Вознесенского храма Казацкой слободы поступила просьба о приобретении двух выносных подсвечников. А настоятель Покровского храма в селе Кунье о. Петр Дагаев попросил советский исполком помочь пошить облачения для диакона и псаломщика.

Только братия Курского Знаменского монастыря во главе с наместником игуменом Иеремией обратилась к органам власти с просьбой иного рода. «/Мы/ ничем не пользовались и не пользуемся от государства, — писали они. – Просим оставить общину в прежнем виде».

Однако, у значительной части духовенства жива еще была надежда на то, что все в отношениях Церкви и государства наладится и будет почти, как прежде. Курское губернское советское начальство подыграло такому настроению. Двум монастырям (мужскому Знаменскому и  женскому Троицкому) к Пасхе было выдано по бутылке вина и по два пуда муки для выпечки артосов. Старооскольцам радушно сообщили, что «свечи можно получить из свечного склада завода, находящегося в ведении совнархоза», а «для получения церковной утвари общинам необходимо явиться в ГубЗАГС», имея при себе заявление, заверенное в уездном отделе правления.

Государство повернулось лицом к Церкви. Но не для того, чтобы обнять и взять под свое крыло, а для того, чтобы нанести новый удар. Нужен был только предлог. Его не пришлось долго искать.

 

«Уничтожение верующих важнее, чем помощь голодающим».

 

Неурожай 1921 года – не единственная причина голода, охватившего многие районы Поволжья, Урала, Казахстана и Украины. Свою лепту в ослабление хозяйственного организма страны внесли и гражданская война,  и экономические эксперименты «военного коммунизма», и недовольство крестьян новыми порядками, вылившееся в крестьянские восстания. Уже в марте В.И. Ленин, предвидя надвигавшийся продовольственный кризис, решил пожертвовать крестьянством в пользу пролетариата, советских служащих и бойцов Красной Армии.  «Крестьянин должен несколько поголодать, — говорил он, — чтобы тем самым избавить от полного голода фабрики и города»[2].

Голод был неизменным попутчиком революционных преобразований. Уже в 1918 году в советских газетах можно было встретить оптимистические заявления, типа: «Из Курска сообщают, что заготовка конины для Москвы идет довольно успешно»[3]. А через четыре года газета «Правда» печально констатировала: «Людоедство и трупоедство принимает массовые размеры». По признанию советских историков, склонных к преувеличению завоеваний коммунизма и преуменьшению коммунистических неудач, осенью 1921 г. – весной 1922 г. в СССР от голода страдало около 22 миллионов человек. К маю 1922 года свыше миллиона из них были мертвы[4].

Что характерно, борьбу с голодом начало не партийное правительство, правившее от имени народа, а беспартийный Всероссийский комитет, объединивший врачей, учителей, писателей. А правительство обещало не мешать. Но не сдержало своего обещания.

В августе 1921 года Всероссийский церковный комитет помощи голодающим основал патриарх Тихон. Свое обращение он адресовал не только к чадам православной Церкви, но и ко всем народам мира. «Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода, — просил он, завершая свое прошение молитвой. – К Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ Твой руки свои и мольбу: прости и помилуй»[5]. Ни разные политические взгляды, ни конфессиональные различия не стали препятствием для благого дела – спасения голодающих. Святейший патриарх Российский просил о помощи Восточных Патриархов, папу Римского, архиепископа Кентерберийского и епископа Нью-Йоркского.

Однако большевицкий ВЦИК, испугавшись укрепления авторитета Церкви, поспешил упразднить созданный ею благотворительный комитет. А 23 февраля 1922 года и вовсе издал декрет «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании верующих групп»[6].  Этот документ положил начало широкомасштабной антицерковной кампании. Власти перенесли центр тяжести «с добровольного участия духовенства и мирян в помощи голодающим на насильственное изъятие властью церковных ценностей»[7] Унизить Церковь для партии было важнее, чем спасти людей от голодной смерти.

19 марта 1922 года в строго секретном письме членам Политбюро В. И. Ленин призывал «провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем большее число представителей реакционного духовенства … удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»[8]. Здесь же он назвал Церковь (а не голод!) главным противником, у которого нужно отобрать несколько сотен миллионов (а может и миллиардов) золотых рублей. За счет обдирания храмов и монастырей Ленин собирался вести государственную работу, хозяйственное строительство и отстаивать свою позицию на Генуэзской конференции. «Ужасы голода рассматривались В. И. Лениным лишь как обстоятельства, способствующие осуществлению таких планов»[9], — пишет А.Н.Кашеваров.

В ноябре 1922 года газета «Курская правда» опубликовала официальный отчет о том, сколько собрано ценностей и как они израсходованы. В нем указывалось, что полученные в результате изъятия средства ушли на покупку хлеба в Финляндии, сельдей и лошадей – внутри России, а также на помощь кустарям и приобретение сельхозорудий. «Теперь верующие граждане могут убедиться в справедливости и мудрости этого шага, сделанного Советской властью, — говорилось в публикации. – Изъятые ценности оказали голодающим колоссальную помощь. И те граждане, которые искренне веруют в бога, должны быть довольны, что ценности, изъятые из их церквей, синагог, костелов, мечетей и т.д. пошли на облегчение голодных мук». /«Борьба с последствиями голода»// «Курская правда» № 265 от 23 ноября 1922 г. Стр. 1/. Вычислить, какой процент изъятого действительно пошел на нужды голодающих, сейчас уже не представляется возможным.

 

«Впредь подбирайте церковную утварь из менее ценного материала…»

 

До Старооскольского уезда кампания по изъятию церковных ценностей докатилась 14 марта 1922 года. В этот день состоялось первое заседание наскоро созданной уездной подкомиссии по изъятию под председательством Н. Фоменко. В нее так же вошли П. Чакрыгин и Н. Дружинин. Заседавшие решили затребовать у всех церковных советов уезда копии описей церковного имущества. Несмотря на то, что комиссии не хватало эксперта для определения качества драгоценных металлов и камней, а так же хорошего технического работника, решено было приступить к работе в этот же день. Товарищ Фоменко предложил начать изъятие с городских храмов. И в первую очередь, с Богоявленского собора. Однако, изъятие началось только 3 апреля и с Успенского храма. Комиссарам пришлось подкорректировать свои планы.

25 марта в уездную подкомиссию поступила информация, что настоятель Троицкого храма Стрелецкой слободы о. М. Павлюк прячет дома церковные сосуды, которые взял в одной из церквей во время отступления большей части Старооскольского духовенства с «белыми бандитами». Подкомиссия постановила: «Поручить уполномоченному ГПУ произвести обыск у священника Павлюка с целью выиски сосудов, каковые в случае обнаружения изъять и передать под расписку церковному совету слободы Стрелецкой. О результатах обыска сообщить подкомиссии»[10].

29 марта председатель уездной подкомиссии Н.Фоменко инициировал собрание благочинных. Он заключил, что отношение благочинных к изъятию хорошее, поскольку они «попросили оставить один сосуд  (наверное, просили «хотя бы один» — прим. Автора) в каждой церкви для совершения богослужения».  Н.Фоменко по-отечески посоветовал отцам-благочинным «впредь подбирать церковную утварь из менее ценного материала». Мол, сами виноваты. /ГАКО. Фонд Р-323.Опись 1. Дело 689/.

С 31 марта в городе началась усиленная агитация за изъятие церковных ценностей. Со 2 апреля агитаторы отправились по селам уезда. С 3 апреля началось само изъятие.

 

«Оставлено во временное пользование…».

 

Протоколы «изъятия церковных ценностей (храмов, монастырей, молелен, часовен, синагог и пр.) на предмет их реализации с целью оказания помощи голодающим Поволжья» составлены по образцу, который не сообщает обстоятельств, сопутствующих самому процессу изъятия. Но по другим документам (отчетам губернских исполкомов в особую комиссию при ВЦИК) мы знаем, как это все было. О грядущем изъятии церковный совет либо вообще не предупреждали, либо ставили в известность перед самым началом. Члены подкомиссий прибывали в назначенный храм тайно, сотрудники ГПУ были одеты только в гражданскую одежду. Храм запирался изнутри. Транспортное средство для вывоза изъятого оставлялось на соседней улице. К дверям храма оно подъезжало в самый последний момент. «Комиссары», обещавшие изымать только то, что «не может существенно затронуть интересы самого культа»[11], оставляли предметы лишь малых размеров – самые малые кресты, чаши и прочее. А формулировка «во временное пользование» не давала церковному совету гарантии, что комиссары в скором времени не вернутся за новой партией церковных ценностей. Хотя, как правило,  за каждый оставленный предмет, будь то потир или лжица, прихожане сполна расплачивались с подкомиссией. По сути, выкупали их, спасая церкви от полного разграбления.

В храмах изыматели вели себя, как дома. Ведь они представляли государственную власть, которая милостиво позволяла верующим арендовать здания церквей для служб. Свои подписи под договорами об аренде зданий в Курской губернии в 1921 году поставили 2 710 355 верующих. Из них католиков – до двух тысяч человек; иудеев – около полутора тысяч; лютеран – не более половины тысячи; магометан – две сотни; старообрядцев, баптистов  и представителей мелких сект – в общей сложности 2 200 человек. Остальные все православные[12].

Церковные общины были лишены права юридического лица. Печати и бланки было велено сдать новой власти. Еще раньше из церковных хранилищ в местные ЗАГСы перенесли метрические книги.

4 июля 1921 года из центра в Губисполком поступило распоряжение: внести «в договоры о передаче храмов группам граждан особые пункты о праве использования храмов во внебогослужебное время на общекультурные цели для лекций, митингов и концертов». Приближались лихие года, когда храмы использовались не только на «общекультурные цели», но и на хозяйственные нужды: для склада удобрений, ремонта техники, содержания животных или в качестве строительного материала для новых объектов советского быта.

 

«Ввиду усиленной службы в церквах перед праздником Св. Пасхи

прекратить изъятие до 20 апреля»

 

При процедуре изъятия для формального соблюдения законности должны были присутствовать «представители группы верующих». Однако в некоторых протоколах эта графа осталась незаполненной. Забыли изыматели впопыхах записать имена или просто орудовали без свидетелей? Священники храмов старались успеть к началу изъятия, хотя их не очень-то  дожидались.

Итак, первый визит старооскольская уездная подкомиссия по изъятию церковных ценностей нанесла в Успенский храм. Ее встретил сам настоятель, весьма уважаемый (но не большевиками), протоиерей Николай Мячин. Тяжело было ему, уже далеко не молодому человеку, сдерживать напор не в меру энергичных комиссаров.

Отец Николай был родом из села Малый Змеинец Щигровского уезда. Закончив Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия и правом искать степень магистра, Н. Мячин в 1885 году был рукоположен в священный сан и определен в московский Иверский храм, что на Ордынке. В этой церкви он служил 35 лет. Отец Николай преподавал в Московском реальном училище, состоял членом ревизионного комитета МДА по проверке экономических сумм, с 1914 года нес послушание благочинного Замоскворецкого округа, занимался миссионерской работой, в 1916 году был избран председателем Совета Братства св. равноапостольной Марии Магдалины. В июле 1917 года на свои средства достроил каменную трехпрестольную церковь в родном селе, которое находилось на границе Курской и Орловской губерний. В 1920 году решил остаток своих дней посвятить родному Курскому краю[13].

Прихожане старооскольского Успенского храма единогласно избрали о. Николая своим настоятелем. Он оставил Москву и переехал в Старый Оскол, получив на это благословение самого Святейшего патриарха Тихона. Но в маленьком Старом Осколе пожилому священнику жилось еще беспокойнее, чем в свое время в огромной Москве. Куда бы ни ехал в ту пору священнослужитель, везде он оказывался на передовой. Наступление на религию шло по всем фронтам. Пережив кампанию по изъятию церковных ценностей, о. Николай с благословения священноначалия в октябре 1923 года перевелся на службу в родное село. Позволили ему там умереть от старости или удостоили мученического венца – нам неизвестно.

Из Успенского храма было изъято 47 разных серебряных предметов и одна золотая лжица. Из Богоявленского собора (там изъятие происходило в присутствии священника Иоанна Матушинского) изъято 53 предмета. Из Казанско-Николаевского (в присутствии священника Василия Попова) – 67 предметов. Из Благовещенского–Михайловского (в присутствии священника Иоанна Мазалова) – 42 предмета. Из Покровского (в присутствии священника Вячеслава Переяславского) – 27 предметов. Дойдя до Ахтырской кладбищенской церкви, уездная подкомиссия вынуждена была сделать перерыв до 20 апреля, «ввиду усиленной службы в церквах перед праздником Святой Пасхи». За время вынужденной остановки нашелся и эксперт по оценке драгоценных металлов и камней – гражданин П.Г. Постников Его оформили задним числом (с 1 апреля), пообещав ежемесячно платить за услуги по пять миллионов рублей.

 

«Дом ребенка им. Ленина – последняя жертва

кампании по изъятию церковных ценностей в Старооскольском уезде».

 

Процесс изъятия продолжился 27 апреля. Вероятно, комиссары не отважились атаковать храмы и в Светлую Седмицу. Но зато второй этап изъятия церковных ценностей шел более стремительно. Схема была отработана, недостатки учтены, действия оптимизированы. В среднем ежесуточно члены подкомиссии вывозили ценности из трех-четырех храмов. Все изъятое свозилось в Старооскольский уездный финотдел.

Слободские и сельские храмы были значительно беднее, чем городские. В Александро-Невской церкви Гуменской слободы комиссары нашли пригодными для изъятия только 11 предметов, в Кресто-Воздвиженской – и того меньше – 10. В основном это были серебряные ризы с икон, кресты, дискосы, звездицы, тарелочки, оправы с Евангелия. В Гуменском храме после ухода изымателей остался один сосуд серебряный с приборами да дарохранительница. Настоятелю Крестовоздвиженского храма о. Леониду Астанину и председателю церковного совета М.Н. Игумнову удалось отстоять, помимо дискоса, звездицы и лжицы, еще и одну серебряную ризу с храмовой иконы Воздвижение Животворящего Креста Господня. Все оставленное они от имени прихожан обязались заменить «домашними вещами личного употребления». /ГАКО. Фонд Р-323.Опись 1. Дело 689/.

Во время изъятия ценностей в Никольской церкви села Незнамово случился инцидент. Комиссары здесь обнаружили, что вместо двух серебряных крестов, указанных в описи 1920 года, на престоле есть только один. А второй напрестольный крест – медный. Священник О.М.Праведников разъяснял изымателям, что в описи была допущена ошибка. Они занесли его слова в протокол и, изъяв всего четыре предмета, удалились в следующий храм.

26 мая Н. Фоменко и П. Чакрыгин отчитались о проведении процедуры изъятия в 51 храме уезда. А к 11 мая церковные ценности были изъяты из всех 74 храмов, которые имелись тогда в Старооскольском уезде. Последней в этом списке обобранных храмов оказалась домовая Преображенская церковь Дома ребенка в селе Салтыково. А Дом этот носил имя… Ленина. /ГАКО. Фонд Р-323.Опись 1. Дело 689/.

В Белгородском уезде был зафиксирован случай изъятия церковных ценностей при помощи оружия. В сводке Курского губернского отдела ГПУ отмечалось, что население вело себя возбужденно, а духовенство – пассивно /ЦА ФСБ Ф. 1. Оп. 6. Д. 497. Л. 63/.

 

 «Обобрали, раскололи…»

 

О том, как распорядилась советская власть очередной порцией награбленного, ходили разные слухи. Когда в скором времени советы пустили в обращение серебряные монеты, многие говорили: «С лампадочек, с иконочек коммунисты денег начеканили»[14]. Н. Троцкая, заведовавшая Главмузеем, неоднократно напоминала о нерациональном использовании изъятых ценностей. Она советовала не спешить выковыривать драгоценные камни из  шедевров ювелирного искусства. В неизувеченном виде они выше ценятся, а следовательно и продать их на мировом рынке можно подороже. Немало средств из фонда Помгола ушло и на агитационные мероприятия в поддержку изъятия, на издание листовок и брошюр, разоблачающих «воровство попов».

Кампания по изъятию церковных ценностей добавила, к миллиону погибших от голода, многие тысячи погибших в ходе сопротивления ограблению храмов. Стоит вспомнить события в Шуе, процесс по делу священномученика Вениамина (Казанского), митрополита Петроградского и Гдовского и многое другое. По замечанию санкт-петербургского церковного историка протоиерея Георгия Митрофанова, «1922-1923 годы унесли духовенства на тот свет столько же, сколько унесли годы Гражданской войны»[15].

Составители вышедшего не так давно сборника документов, свидетельствующих о том, как процесс изъятия церковных ценностей проходил в Москве, проследили судьбы наиболее активных столичных изымателей. За редким исключением, все они были расстреляны в 1936-1940 гг. Исключение составляют те, кто умер в ГУЛАГе или покончил с собой. /«Изъятие церковных ценностей в Москве в 1922 году». Сборник документов из фонда Реввоенсовета Республики. Составители: диакон Александр Мазырин, В.А. Гончаров, И.В. Успенский. М. ПСТГУ. 2006. Стр. 28/. А как завершили свой жизненный путь члены Старооскольской уездной комиссии по изъятию церковных ценностей? Этот вопрос пока остается без ответа.

В ходе кампании по изъятию шла подготовка к обновленческому расколу Церкви. Власти искали среди епископата и священства людей, способных на большое предательство. Некоторые исследователи утверждают, что именно в результате кампании по изъятию церковных ценностей «клирики Курской епархии расколись на два враждебных лагеря – сторонников патриарха Тихона, которого поддерживал клир во главе с епископом Рыльским Павлином, и обновленческого Высшего Церковного Управления, в юрисдикцию которого перешли клирики, возглавляемые епископом Белгородским Никоном»[16].

Однако, документальная база, позволяющая подробно описать взаимоотношения православных и обновленцев в Старооскольском уезде, до настоящего времени не обнаружена. Но это не означает, что ее нет.

 

Священномученик Вениамин (Казанский), митрополит Петроградский и Гдовский:

«Отдавая на спасение голодающих священные, дорогие для себя по их духовному, а не материальному значению сокровища, Церковь должна иметь уверенность:

  1. что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны;
  2. что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим;
  3. что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение высшей церковной власти….

Призывая в настоящее время по благословению святейшего Патриарха к пожертвованию церквями на голодающих только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, мы, в то же время, решительно отвергаем принудительное отобрание церковных ценностей, как кощунственно-святотатственное, за участие в котором по канонам мирянин подлежит отлучению от Церкви, священнослужитель – извержению из сана.

5 марта 1922 г.».

/Цит. по Коняев Н.М. «Священномученик Вениамин, митрополит Петроградский. М. Благо. 2005. Стр.52/

Священник Владимир Русин

В печатном варианте очерк выходил в газете «Православное Осколье» и научном альманахе «Оскольский край» (Выпуск №2. Ст. Оскол, 2007. С.25-31).

__________________________________________________

[1] ГАКО. Фонд Р-323. Опись 1. Дело 640.

[2] Цит. по книге М. Вострышева «Патриарх Тихон». — М. Молодая гвардия. 1997.- С. 166.

[3] Цит. по книге А. Мариенгофа «Циники».-  М.,Современник. 1990. – С.  26.

[4] См.: История СССР с древнейших времен до наших дней.  Т. VIII. —  М., 1967. – С. 585.

[5] Акты Святейшего патриарха Тихона и позднейшие документы.  —  М. ПСТБИ, 1994. – С. 177.

[6] Русская Православная Церковь в советское время. (1917-1991).  Составитель Г. Штриккер. Книга 1.- М. Пропилеи. 1995.   С. — 148.

[7] Кашеваров А. Н. Православная Российская Церковь и советское государство (1917-1922). — М., Издательство Крутицкого подворья. 2005. – С. 233.

[8] См.: Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917-194: Документы и фотоматериалы.-  М., ББИ. 1996. – С. 89, 91.

[9] Кашеваров А. Н. Указ. раб. – С. 237.

[10] ГАКО. Фонд Р-323. Опись 1. Дело 689.

[11] Русская Православная Церковь в советское время. Книга 1. М. 1995.  С. – 148.

[12] См.: ГАКО. Фонд Р-323. Опись 1. Дело 640.

[13] ГАКО. Фонд 750. Опись 1. Дело 417.

[14] Русская Православная Церковь и коммунистическое государство… – С. 145.

[15] Митрофанов Георгий, протоиерей. История Русской Православной Церкви. 1900-1927. —  С-П., Сатис. 2002. – С. 222.

[16] Бунин А. Ю. Деятельность православного духовенства Курского края в 1905-1929 гг.. Автореф. дис… канд.ист.наук — . Курск, 2005. —  С. 20..

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Перейти к верхней панели